Воеводовой дочери грустно сидеть
Средь отцовских палат и зелёных садов.
Ей на мир бы чуть-чуть поглядеть
И оставить вдали драгоценную клеть!

В пыльных книгах ужасно похожий сюжет:
Есть герои, магмары, победы и песни.
Она тихо вздохнёт, оправляя манжет,
Снова взор устремляя вглубь поднебесья.

Разве трудно подняться, парить в вышине,
Не на крыльях — душою вонзаться в небо?
Видеть битвы, врагов и с мечами в броне
Смерть нести? Но отец заключает: «Нелепо!»

Ему глупостью кажется странная блажь -
В гущу битв собралась неразумная дева!
«Ты не вступишь в войну, пока Огрий наш
Не безумен совсем. То не женское дело».

Против воли отцовской ли можно пойти —
Осмеять перед городом веское слово?
Нет. И Орлуфия снова сидит взаперти,
Напевая рассказ про юнца удалого.

Руки тянутся к лютне — подруге в беде,
Струны душу тревожат, рождаются звуки.
Для Орлуфии мир в музыкальной красе
Сохранил и бои, и любовь, и разлуки.

Её сделал Остап, златорукий умелец,
Из поющего древа, погибшего в бурю.
Ствол доставил к нему в темноте чужеземец,
Ныне павший в далеком магмарском краю.

А отец-то скупиться совсем не привык,
Если властен развеять Орлуфии горе.
Лютню в дом принесли. Постарался старик,
Создавая её, и тоска позабылась вскоре.

С той поры, если грусть утомляла сердце
И дышать удавалось едва - ей спасением
Стала игра. И в покои закрытая дверца
Этот горестный плач заглушить не могла.

Долго тянутся дни серо-белой чредой,
За окном пробегают, резвятся годы.
Буйный мир распят неусыпной враждой,
Для Орлуфии Хаос готовил невзгоды.

Похищение, страх, остров дальний
И дикий. Ритуал бога древнего в ней
Возродил. «Там обряд погребальный
Справлен отцом, уж немало минуло дней!» —

Бог, смеясь, говорил, оскорблял,
Издевался. Он шептал каждодневно вновь:
«Все забыли тебя! Что? Отец защищал?
Не придёт! Не всесильна, поверь, любовь!»

Ведь не шли. Только воин один появился.
Сказав ей: «Мы спасём!», он исчез, как сон.
РаскриуЦу — триумф. Своего бог добился -
Ей потерянным мнился оставленный дом.

Только раз, едва стих бестелесный голос,
Когда в башне царила пустынная ночь,
Средь былого добра, пыли длинных полос
Лютню вдруг увидала воеводова дочь.

Не её (и старее, и хуже!) отозвалась,
Трепещут струны! И поют, и рыдают,
Покорно звеня! Дева песнею той упивалась!
Замолчал РаскриуЦу, он теперь наблюдает.

Власть свою потеряло над ней божество,
Ведь уносит мотив, незнакомый ему и чудной,
На короткий, но сладостный, дивный час
В те края, что оставлены были. Домой.