Riaxi

Снег – первый всадник в когорте вестников смерти. Устилая землю, стращая лужицы и ручьи объятьями близящихся морозцев, кружась в непонятном, ломаном танце, он незаметно прокрадывается в сердца. Коль cклонятся к земле тяжёлые тучи, сонные духи природы пугливо поглядывают вверх, зверьё прячется в тёплых логовищах, биение созидающей Жизни замирает в горячих сердцах.

Первый снег – лишь быстрая и лёгкая на крыло перелётная птица, за которой ступает зима. Она – царственная захватчица, не знающая тёплых слов любви и дружбы, кои растопят любой лёд.

Зима – дочь сонной погибели. Страннику, без страха засыпавшему на ковре из душистых трав или в ворохе палых листьев, она вкрадчиво мурлычет колыбельные. Молит не идти, не рваться вперёд, не бороться с усталостью, а прилечь, согревшись в обманчиво-недолговечном тепле шерстяных одежд, и сомкнуть глаза.

В скирдах неубранного сена частенько находят мертвецов. Окоченевших, с инеем в волосах, со смёрзшимися ресницами. Они засыпали в разморившей неге убежища, спасавшего от непогоды и ставшего коридором в вечность. Что снится умирающим во сне? Снежные бабочки, верно, знают, ибо каждый год возвращаются в наш мир, дабы кого-нибудь увести с собой… И боги хранят их тайны, никогда не прогоняют прочь.

Снег вьется, пляшет вокруг, ложится на щёки, на лоб, на веки, и ты перестаёшь чувствовать холод. Могильный хлад прячет уродливое лицо под маской благословенного, сонного покоя – есть ли обман страшнее, безвозвратнее? Может, и есть. Предательство родных, измена любимых, подлый удар от спасённых когда-то… Да только теперь всё отступает, растворяется в белом мельтешении снега.

Над головой шумят тесно переплетённые ветви деревьев, тень оголённого, присыпанного белым лесного полога оттеняет чернильный мрак поздних сумерек: бело-серое вокруг, мир лишён яркости и потому кажется нереальным, снящимся.

Зимой в тяжкий сон, полный кошмаров и тревог, погружается великая Аладея, три месяца торжествует Бог Мёртвых и Проклятых. Та, кто направляет русла рек, приводит дожди, дарит жизнь всему Фэо, поддерживает больных и облегчает боль умирающих от хворей, добросердечна. Аладея пробудит, наполнит тело живительной мощью и залечит раны, если её попросить… И если сил богини хватит на то, чтобы прийти на помощь другому, когда сама она закована в ледяные кандалы, удерживаема зимним ненастьем.

 – Riaxi… – шепот, мольба не громче вздоха звучит и тут же тонет в бездонной тиши. – Pa Herai, Riaxi…

Сознание почти меркнет, когда где-то высоко раздаётся гортанный крик ночной птицы. Зима, приходящая в чащу, мягким покровом тишины окутывает каждый звук, смягчает резкие голоса. Хруст сломанной ветки под ногой заставит вздрогнуть, но через миг исчезнет, забудется, останется только мерный скрип снежного пласта, вторящий шагам, и покажется, будто ничего сию тишину не властно разрушить.

Даже кровь, пропитавшая одежду, оставшаяся на земле и ветвях кустарника, блекнет, выцветает, заметается белым, словно мазок неподходящей краски на холсте перед художником. Наверное, ты так давно лежишь здесь, что поверх неё успело накидать снега.

Постой! Кровь – это мерзкая жижа, что питает тела огрийцев! Почему вспомнилась именно сейчас? И с чего вдруг снег – холодный, боящийся жара! – не тает, упав на одежду, а на твёрдой коже, похожей на камень коже превращается в воду лишь через несколько томительных мгновений? Что ты вообще делаешь здесь, в лесу? Ночью?

«Спи, – шепчет чародей-снегопад, касаясь лица дланью холодного ветра, – Не думай ни о чём».

Птица кричит снова. Пугливо, громко, почти надрывно. Кажется, что так плачут пойманные в ледяную клеть боги.

«Беги!» – слышится в её зове.

«Спи!» – эхом, кротко и ласково напевает снег.

«Riaxi…»

***

…Магмар, лежавший на земле, как-то резко дёрнулся, и с губ сорвался мучительный стон: окоченевшее тело совсем не слушалось. Ресницы дрогнули, он с трудом открыл глаза и обратил мутный взгляд к тёмным небесам. Тучи, снег, ветки деревьев. Вокруг только стволы, кустарник, сухие пучки помертвелой летней осоки… И белый покров, устилающий землю. Он тает, едва упав на пылающую в недрах почву Хаира, но на людских землях может лежать неделями, месяцами.

Дрожа от холода и слабости, воин попытался сесть, но две резкие вспышки боли тотчас полыхнули в спине и бедре, а разум вновь чуть не заполнился густым дымом забытья.

Магмар лежал в людском лесу. Покрутив головой, он не увидел рядом с собой ни чужих следов, ни мудрёного молота, которым раскроил не одну человечью голову, ни даже тёплого плаща. Когда шевелился, тишину не рассекало тихое бряцанье кольчуги. Значит, на нём её нет? Но как можно оказаться здесь без боевого облачения, без всего?      

Зубы стучали от холода, гибельного для детей Вулкана. Бегущая по телу лава остывала; прижав непослушную ладонь к тонкой ткани рубахи, магмар не ощутил биения одного сердца.

Он был наполовину мёртв, и всё никак не мог подняться: не чувствовал ног ниже бёдер.

Последнее ясное воспоминание, которое соглашалась вернуть память – улыбка жены, подающей кубок, и плеск волны за кормой корабля. То был великий праздник, ибо клан удостоился звания легендарного! Несколько сильных отрядов отправились в Виригию, чтобы восславить богов и себя в схватке. Что произошло? Не вспоминались ни битва, ни туманные очертания чужого берега. Только голоса. Крики, громкий смех, звон выпавшей из рук чаши, потом звуки тонут в беспамятстве.

Затем приближающиеся шаги и голос. Воитель не мог вспомнить слов, но узнал супругу, касание тёплой ладони…

«Выкиньте эту мразь, – подсказал безмолвный, враждебный лес устами чужого бога. – Пусть его найдут и убьют люди. На нашей совести не должно быть смерти».

Что шептал он до того, как сознание вернулось совсем? Когда в криках птицы и неслышном для магмарского уха шорохе падающих снежинок мерещились голоса той, кто дарит жизнь, и того, кто провожает к холодным могилам? «Пощади. Не оставляй меня»? Кому? Ей, божественной и хранящей, или ей, предавшей и любимой?

Вместе с сердцем в нём умерло что-то еще. Злость? Гнев? Слёзы? Мог ли хлад, медленно сжимавший второе, ещё противившееся смерти от холода и яда, лишить всех чувств разом, оставить только удивление: как? Как не замечал жестокости, которую отчётливо видел в её улыбке теперь? Когда она появилась среди них? После войны. Когда стала его женой? Несколько недель назад. Когда…

Он ведь слышал прежде этот крик. Там, на корабле. Померещился, сбил с толку, отвлёк и не дал сразу взять поданный кубок: «Странно! Откуда в море лесные птицы?» Тень мрачной тревоги скользнула по лику молодой жены – вернейшей последовательницы Бога Мёртвых и Проклятых, и крик оборвался вдали, исчез в беспокойной глубине волн. Тогда магмар взял напиток, а лишенная голоса Аладея, верно, кричала, заламывая руки, и пыталась предупредить обречённого на предательство.

Страшнейшая измена – та, что в час величайшей радости совершается любимыми, но не любившими. Чужая доброта развязывает подлецам руки, вкладывая в них остро отточенный клинок, чужая любовь сама вонзает его в сердце.

 – Riaxi… – слабо звал воин, всё ещё силясь подняться под смех чужого божества, но в ответ на все мольбы слышался бессильный плач засыпавшей птицы.

А снег кружился быстрее, густела ночная мгла. Шёпот, возгласы, крики – всё тонуло во мраке враждебном и лютом, меркло и гасло в неподвижной глади тишины. Тревожась, как воды озера, она беспокойно вздрагивала, но через секунду снова восхищала спокойствием, выпивала любой затихающий стон.

На Огрий пришла зима, и плакала Аладея, да улыбался ей мёртвый бог, провожая в снежное странствие умирающего во сне.

Автор: Серый_Пепел