Узорная бусина

В Улье зигредов невозможно дышать: до тошноты приторный аромат мёда в затхлом воздухе сплетается со сладковатой вонью разложения. Тела жителей страшного логова лежат повсюду, а тонкие крылья и огромные глаза жутковато блестят в свете факела.

Воин поднял его повыше, надеясь охватить взглядом всё пространство до самого верха, однако сумел разглядеть лишь соты. Бессчётное их множество стеной подымалось вокруг, мозаикой восходило выше и терялось в темноте – даже огонь не мог осветить обиталище Харциды целиком.
Мужчине стало не по себе. Шаги спутников давно стихли в мягкой темноте, отблески факелов стёрла со стен мгла. Перед собой он видел только поверженную Харциду, размерами превосходившую пхадда-одногодку, да нескольких зигредов-стражей, пытавшихся защитить чудовище. Прозрачная жидкость с желтоватым оттенком – кровь зигредов, – сочилась из ран прямо на золотой пол.
Ивар с детства не знал лакомства слаще мёда, но сейчас вспоминал вкус тягучей субстанции и понимал, что больше не сможет наслаждаться ею – мёд был повсюду. Тёмное злато капель блестело на краях сот, текло по опорному столбу; при долгой неподвижности ноги начинали увязать в мягковатой массе – останках жертв и хозяев, подслащённых дивным лакомством. На самой границе тьмы и света Ивар видел высохший труп зигреда, чьи крылья увязли в липкой западне. Наверняка тот пытался вырваться, но каждое резкое движение сводило на нет отчаянные рывки: крылья, спина и даже голова твари глубоко ушли в податливую стенку. В противоположенной стороне заметил тело собаки: поток, сползавший по стене от одной из попорченных магмарами сот, укрыл животное драгоценным саваном и скрыл от глаз разложение, коснувшееся плоти. На всё здесь Ивар смотрел со смесью ужаса, отвращения и восхищения. Так ребенок, восторгавшийся мухой в капельке древесной смолы, вдруг понимает, что цена красоты – мучительная, долгая, страшная смерть.
Не сразу приметил магмар крупную бусинку почти у самых своих ног.

***

Юноша Лука стоял на добротно сколоченном крыльце и не решался войти в мастерскую. Казалось бы, нужно лишь постучать, дождаться ответа, толкнуть незапертую дверь и, раскланявшись, отдать женщине найденную бусинку. Смешно, с чего робеть? Да только поднять кулак с зажатой в нём стекляшкой, чтобы стукнуть по доскам, мальчишка не решался уже четверть часа.
Теперь его мысли невольно обращались к разговору, случившемуся неделю назад, когда Сойгура попросила о маленькой услуге.
Они встретились на площади Огня, куда сироту привело поручение соседа-гусляра: Сугор попросил забрать у ремесленницы клинок, изготовленный на заказ для лучшего друга. Сойгура не раз видела Луку в городе вместе со сказителем, а потому сразу узнала. Расспрашивала о здоровье, делах бахвала-певца, последних вестях из ущелья, но за показным и беспечальным любопытством проницательному юнцу мерещился обман. Встревожена была Сойгура не на шутку.
Странно видеть тень сомнений на лице всегда спокойной и уверенной в себе женщины, заслужившей уважение достойных горожан! Ведь юноша мог поклясться, что скорее заметит слёзы безответной любви в глазах путаны, чем отражение страха во взгляде Сойгуры. Женщина, выковавшая столько мечей, снаряжавшая воинов в опасные странствия, вряд ли умела бояться! Ведь тем, кто своими руками создают из металла оружие, вкладывают смерть в чужие ладони, не пристало испытывать тревожную неуверенность.
В мастерской Сойгуры всегда жарко, невзирая на настежь распахнутые окна. Трещали поленья в очаге, над ними бурлила в подвешенном котелке тягучая, похожая на смолу смесь, распуская вокруг тяжёлый запах. В помещении только два стула, но оба оказались заняты ящичками с рунными элементами, из-за чего Луке пришлось сесть на подоконник, пока умелица заворачивала клинок в плотную материю.
Наблюдая за движениями быстрых рук, привыкших к мужской работе, Лука невнимательно прислушивался к тому, что говорила хозяйка мастерской. Новый год привёл в Фэо морозы и быстрый, словно галопом скачущий снежногривый эллан, ветер. Даже на Хаире, где выпавший вечером снег редко не успевал растаять к утру, чувствовалось холодное дыхание зимы: медленно остывал гневливый Вулкан, всё реже плевались огнём лавовые реки, а жители деревень часто поднимали боязливые взгляды к ненастному серому небосводу. Жили ещё в памяти рассказы стариков о временах, когда лютые морозы без боя покоряли весь Хаир.
Увы, заношенная рубаха не спасала мальчишку от холода, и в жаркой мастерской сонная усталость поневоле закрывала глаза. Иногда, чтобы не заснуть, он осматривался вокруг. В царившем здесь беспорядке взгляд выхватывал то железные кольца с треснувшей бочки, то опрокинутую собачью миску, то остро заточенные мечи или тёплую мужскую рубаху на столе с воткнутой в неё иголкой. Неужто, правду говорили деревенские сплетницы? Видать, кто-то из воинов смог покорить сердце красавицы-магмарки?
«А какие бусы на ту ярмарку завезли! – будто издали звучал красивый, глубокий и тихий голос Сойгуры. – Стекло лазоревое, будто небо, сами крупные, узор даже теперь не стёрся! Купила я тогда одни, последние. Да ни разу не довелось покрасоваться в них перед подругами, – мастерица вздохнула, с непонятной улыбкой кивнула на рубашку. – Пуговицы из них хорошие получились».
«Пуговицы? Из бус? Шутите! – хотел воскликнуть гость, но пригляделся внимательнее и действительно увидел те самые бусины, о которых она говорила. – Чтоб девица такое украшение испортила ради кого-то… Не врёт молва. Действительно влюбилась».
Сойгура же, не видя удивлённого взгляда любопытного мальца развела руками: «На две хватило, до последней все потратила… И одна потерялась, представляешь? Ума не приложу, как быть! Все одинаковые, а в середине зеленая будет. Или красная. Смех!»
Тогда-то Лука пообещал. Трудная ли задачка – безделушку отыскать? Наверняка у каждой девицы таких украшений тьма! Он рад был отплатить Сойгуре за доброту решением её беды. Мальчишка с радостью взялся за дело.
Но бусы не нашлись. Исполняя данное обещание, Лука у всех (даже у Сугора!) спрашивал про лазоревое украшение с той самой ярмарки и даже согласен был приплатить пару медных монет тем, кто припомнят похожее на шее какой-нибудь красавицы – очень уж хотелось угодить Сойгуре. Ведь она всегда была добра к одинокому сироте и не смеялась над заветными мечтами. С непривычной да желанной для сироты нежностью приглаживала взъерошенные волосы при встрече, улыбалась совсем как мама и всегда готова была помочь. Лука не спрашивал, но знал – случись что дурное, первой руку помощи ему протянет именно Сойгура.
Однако стоя нынче перед мастерской, Лука неуверенно поглядывал на узорную бусинку, только сегодня принесённую знакомым воителем в обмен на мёд для десятника, и пытался понять, как в Улье отвратительной Харциды могла оказаться искомая вещица.
Воина он не спросил, а теперь…. Слишком уж неохотно говорил тот об увиденном, на мёд глядел почти с ужасом. Если бусинка оказалась в Улье, то где же сейчас тот, чью одежду она украшала? Мальчик с запозданием понял тревогу, немой вопрос в глазах ждавшей кого-то Сойгуры, и сам страшился принести ей такой простой, горький, но обещанный ответ.
Он смутно припоминал, как по степи, словно рябь по воде, прошёл слух о новом герое, пообещавшем сразить Харциду и пропавшем без следа. Сколько же было таких храбрецов? Селяне уже мало надеялись на мощь чужой стали и заклинаний, посему быстро переставали говорить о залитых мёдом мертвецах: у многих среди них лежали добрые друзья, а разговоры бередили едва зажившие рубцы утраты.
Но неизвестность, страшная пытка мучительным ожиданием – рана, раз за разом посыпаемая солью. Потеряв родных, Лука часто говорил себе, что лучше бы не знал об этом вовсе. Тогда бы верил, что однажды вернутся! Ждал бы обоих всякий час, вздрагивал от шороха чужих шагов или донёсшихся издали голосов, показавшихся похожими. Не смог бы расстаться с последней оставшейся надеждой!
«И с каждым днём, – чуть позже неизменно убежал себя, – верил бы в неё всё меньше, а отпустить не мог. Так и ждал бы призраков вчерашнего дня, не смея встать лицом к лицу с сегодняшним. Может, так будет лучше? Сойгура должна знать».
Лука вошёл, опустив голову и не глядя ей в глаза. Как вор, убийца, пришедший с покаянием на устах лиходей. Молча положил пуговицу на стол и по взгляду магмарки прочитал: «Та». Со второй рубашки, в которой воин ушёл побеждать Харциду, да так и не смог вернуться.
Сойгура не закричала, как раненная птица, не схватилась за стол, не застонала – она лишь стояла у печи и смотрела на этот дар. Потом тихим, помертвевшим и так непохожим на её звонкий смех голосом спросила, откуда принесли бусинку, да больше ничего не сказала. Вскоре Лука ушёл, оставив мастерицу наедине с тенью былого счастья.

***

На следующей ярмарке сладкоголосые торговцы вновь зазывали девиц подойти, присмотреться да поглядеть, как смотрится на багряной коже рубиновый браслет или сверкает под лучами Мирроу золотое колечко. И были там лазоревые бусы, но смотреть на них без содрогания не смог бы уже никто.

Автор: Серый_Пепел